Выпуск №44: Бензин и булыжник: почему Францию захлестнул уличный бунт

Протесты, которые вот уже две недели сотрясают Францию, постепенно превращаются в фактор европейской политики и заставляют задуматься о том, каковы в современном обществе формы и методы оптимального взаимодействия народа и власти.

Предыстория проблемы достаточно известна: на фоне мирового тренда с дорожающей нефтью и в контексте бурного романа между французскими социалистами и «зеленым» лобби цены на моторное топливо во Франции в последние два года росли существенно быстрее, чем в остальных странах Евросоюза. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что дизельное топливо, которое всегда оставалось на 10-15% дешевле бензина, с 2013 года из-за введения различных «экологических сборов» стало дорожать ускоренными темпами. Только за последние 12 месяцев цены на него выросли на 22% и дизель сравнялся по цене с бензином. По состоянию на 30 ноября дизельное топливо продавалось по цене €1,43 за 1 л (что соответствует 108 рублям по текущему курсу), а на некоторых АЗС и того дороже. В этой цене налоги составляют около 59%, но государству захотелось большего, ведь в цене 95-го бензина эта доля достигает 66%, и было решено с 1 января 2019 года налоги на «вредный» дизель дополнительно повысить. Это грозит привести к дополнительному удорожанию топлива на 7,6 евроцента за литр, или почти на 5%.

Здесь народ и не сдержался. Протесты начинались мирно, как, собственно, и происходит в Европе в большинстве случаев. Но тут же получили широкую поддержку населения, так как люди давно устали от безумных даже по европейским меркам притязаний правительства (налоги во Франции самые высокие в Европе — чтобы получить на руки €100, работник и его работодатель должны заплатить «сверху» еще €131). 24 ноября число протестующих по всей стране превысило 100 000 человек. Министр внутренних дел Франции обвинил в организации беспорядков лидера крайне правого «Национального фронта» Марин Ле Пен, которая в 2017 году была соперницей Эммануэля Макрона на президентских выборах. Конечно, среди протестующих могли быть и наверняка были ее сторонники, но для большинства эти доводы стали дополнительным доказательством неадекватности властей, и ситуация обострилась. Как результат: сотня сожженных машин, почти тысяча арестованных манифестантов, двести раненых полицейских и четверо погибших, включая 80-летнюю пенсионерку, случайно убитую в Марселе полицейской шумовой гранатой.

По указанию президента Макрона премьер-министр страны Эдуар Филипп начал переговоры с протестующими, но градус противостояния пока не снижается.

Можно констатировать, что сегодня французские протесты существенно превзошли те, что происходили в 1995 году, когда страна была парализована всеобщими забастовками, спровоцированными реформой пенсионной системы (проще — повышением пенсионного возраста), запущенной кабинетом премьер-министра Алена Жюппе после четырнадцати лет правления президента-социалиста Франсуа Миттерана.

Следует признать, что современная демократия становится все менее устойчивой. В странах, где демократический выбор реален и богат, победа все чаще достигается очень незначительным большинством (или даже меньшинством), а масштаб разногласий противостоящих политических лагерей оказывается таким большим, что каждая из сторон начинает затем руководствоваться исключительно ненавистью к противоположной. Там, где реального выбора нет из-за всякого рода «фильтров» и партийных ограничений, но демократические процедуры все еще принято формально соблюдать, повсеместно снижается явка, и победитель сталкивается затем с безразличием и недоверием. И в том и в другом случае легитимность власти оказывается относительно условной, и поэтому к ее традиционной логике — «до выборов еще пять [четыре, три] лет, так что можно делать почти все, что захочу» — обязательно следует добавлять элементарную осторожность и понимание, что электорат не стоит злить. Разного рода «майданы» в мире постмодернистской политики и социальных сетей становятся все более распространенными и успешными именно потому, что малейшее разочарование во власти деморализует ее сторонников и в то же время сплачивает противников, убежденных в том, что легитимность институтов относительна.

Во Франции сегодня мы наблюдаем именно такую ситуацию, а не банальную забастовку, каких бывало много. Сейчас целый ряд аналитиков ведут счет потерям и убыткам этой осени, сравнивая происходящее с событиями 2005 года. На мой взгляд, это совершенно ошибочно. Тогда протесты начались в пригородах Парижа, в бедных и преимущественно иммигрантских районах, и машины жгли в основном мигранты и их дети, тем самым выражая свое возмущение царящей «несправедливостью». Сегодня ситуация противоположна: на улицы — причем центральные — выходит городской средний класс, который не хочет больше платить бешеные налоги, значительная часть которых тратится на пособия и SMIC (минимальный размер оплаты труда) для тех, кто громил все вокруг 13 лет назад. Власти столкнулись с, вероятно, самым серьезным протестом с революционного 1968 года. В нем слилось все: недовольство высокими налогами и стоимостью жизни, разочарование проводимой социальной политикой, опасение нарастающей иммиграции, ощущение оторванности французских и европейских политиков от народа. Французский президент, избранный в прошлом году едва ли не как спаситель нации, пользуется сегодня поддержкой всего 25% избирателей.

Однако проблема не ограничивается лишь масштабами протеста и глубиной разочарования. Существенно осложняют дело два фактора. С одной стороны, это поддержка протестующих населением: по последним данным, она приближается к 84%, что делает практически невозможным применение любых жестких мер к манифестантам. С другой стороны, нынешний протест, в отличие от событий полувековой давности, не имеет организованного ядра — руководителей, с кем при желании власть могла бы инициировать диалог. Все это крайне ограничивает действия правительства, сводя их, по сути, лишь к аресту зачинщиков и наиболее активных участников протеста. Такая тактика имеет небольшие шансы на успех, ведь ни в одной европейской стране сегодня нельзя арестовать несколько тысяч человек в надежде держать их в камерах больше одного-двух дней. А уличные протесты в стране пока не собираются идти на спад. И все это не оставляет Елисейскому дворцу иных вариантов, кроме как отступить. Победа в противостоянии, в которое оказался втянут президент Макрон, невозможна. Уступки необходимы здесь и сейчас, иначе может быть поздно.

Думаю, что нынешним французским властям хватит политической мудрости, чтобы это понять и достойно отказаться от непопулярных решений. Вполне возможно, что за оставшиеся несколько лет пребывания в должности «технократический» президент сумеет вернуть себе доверие избирателей.

Протесты во Франции, на мой взгляд, показывают, что даже в благополучных и богатых обществах с относительно некоррумпированной властью у населения есть большой список претензий к своим правителям. Очевидно, что в политике XXI века нет и не может быть твердо установленных сроков пребывания у власти, гарантированной послушности народа на фоне произвольно принимаемых законов и правил. Сегодня государство возвышается не над массами и классами, как это было еще сто лет назад, а над подвижным множеством индивидов, которые порой способны мобилизоваться по причинам, в которых заранее сложно разглядеть повод для недовольства.

Наблюдая за событиями во Франции, прежде всего хочется спросить самого себя, а может ли нечто подобное произойти в России, где бензин давно уже привык дорожать на фоне снижающихся цен на нефть? С одной стороны, и в России, и в большинстве других стран постсоветского пространства население не готово выходить на улицу против системного ухудшения экономической ситуации, затрагивающего большинство граждан. Подобных выступлений в этих странах не видели с начала 1990-х годов. И даже пенсионная реформа, не говоря уже о повышении НДС или росте цен на бензин, не вызвали в России ничего сопоставимого по масштабу и ожесточенности с французским протестом.

С другой стороны, парижские протесты ставят другой очень важный вопрос: как ответит российская власть на выступления, хотя бы отдаленно сходные по масштабу и характеру с французскими? Лично у меня тут нет сомнений: реакция будет в разы более радикальной, чем в Европе. И если это случится, то никто не сможет спрогнозировать реакцию толпы. И более того, никто не сможет гарантировать лояльность властям простых полицейских или омоновцев, если вместо отправки в автозаки хихикающих подростков дело дойдёт до настоящих уличных столкновений.

Источник